Все плохие дети будут наказаны
Отбившись от атаки летающих обезьян и пленив одну из них, двое мальчишек встречаются между лесом кривых деревьев и огромным черным замком. Один из них, постарше, одет в потрепанную военную форму английского образца. Он хмурится, сжимая искалеченной, странно потемневшей левой рукой лассо, на другом конце которой бьется схваченная обезьяна. Другой, помладше, лыбится недоброй улыбкой. Он гол по пояс, одет в широкие штаны, а на его руки намотаны странного вида цепи
- Иди отсюда.
Лучше ему убраться. Может, я и вор. Но и с мелюзгой тоже справлюсь.
Да кто он такой, чтобы тут командовать? Подумаешь, у него палка! Я запускаю руку за спину, и достаю в точности такую же палку. Да их тут таких навалом!
Я с силой бью палкой по земле, чтобы припугнуть этого выскочку.
- Ты кто такой, мне указывать?
В руках у меня снова всего одна палка. Отвешиваю поклон, не сводя глаз с парня. Выпрямившись, бью по земле в точности, как он сам:
- Видал? Даже дыхание не сбилось! Кому, как не мне, тебе указывать?
Мне он не нравится. Циркачи преследуют меня.
Я сую руку в карман, чтобы достать пробку и показать фокус, которому меня научил тип в сером. Но мне хватает мозгов передумать.
Не хватало, чтобы он меня обсмеял. Вместо пробки я вытаскиваю из кармана кулак.
- У кого кулаки больше, тот и указывает. Отвали.
Все это время я пристально смотрю на его кулак.
- Знаешь что, - говорю я совершенно серьезно, - видал я и побольше. Был у нас в цирке один уродец, крошка-паук, ноги и руки у него были коленями-локтями в другую сторону вывернуты, так и ползал. Пальцы у него были длинные, а вот кулаки примерно как у тебя. А меньше его кулаков у нас в цирке только кулаки новорожденной обезьянки, которую мы купили, чтобы порадовать нашего львенка в его первый день рожденья.
В конце рассказа я обращаюсь уже к пойманной парнем обезьяне - пусть знает, с кем связалась.
За это можно и глаз выбить. Но у меня пропадает уверенность в себе. Его история напоминает, как меня отравили те уроды. От этого у меня скручивает живот, а кулаки не кажутся мне большими. Тогда они меня не спасли. Кто сказал, что сейчас помогут.
Но я еще покажу, что могут мои руки. Еще увидит. Приближаюсь к нему. Пусть чувствует мое дыхание на своей коже.
- Что надо, циркач?
Думает прибрать к рукам мое? Обойдется!
- А твоя мамочка не учила тебя помалкивать?
Не очень остроумно, и это злит еще больше.
- Нога! - ору я что есть силы. - Моя нога! Ты сломал мне ногу! Садист! Таких, как ты надо запирать в психушке! Лечить, а потом отправлять в тюрьму! Прямиком на электрический стул!
Я пытаюсь выпрямить ногу, но она гнется в неожиданных направлениях, и я визжу еще громче.
В том городе была война. За драки ничего не грозило.
А как здесь? Что, если меня поймают? Одно дело поставить синяк. Совсем другое дело сломать кому-то ногу и бросить умирать.
Он весь покусан этими летучими тварями.
Все решат, что его убили они.
- Передавай привет семейке моего дядюшки, - говорю я и ухожу.
Я пытаюсь ползти. Пальцам не удается уцепиться за камни - в руках хрустят чьи-то кости, царапая мне кожу. Их бросили здесь так же!
- За меня отомстят! - я надеюсь, он навсегда запомнит мой крик.
Я ухожу, рывком подтягивая к себе свою добычу. Чтобы не отставала.