Больше не одна

[Хозяин торжества]

Анна обнаруживает себя в маленькой комнате, уставленной шкафами и зеркалами. Она сидит перед трюмо, полки которого завалены флаконами с духами, тюбиками губной помады, коробочками присыпки, пудры, туши и тому подобными вещами. В зеркале Анна видит свое лицо. Оно взрослее, красивее, черты кажутся строже и правильнее. Что это? Возраст? Удачный макияж?
 

@темы: Анна, Скаут, Йозеф Штерн

Comments

[Анна Босворт]

Я улыбаюсь своему отражению, кокетливо приподнимаю бровь и поворачиваю лицо из стороны в сторону, разглядывая себя. Ну до чего же я чудесно выгляжу сегодня! Нужно привести себя в порядок, и пойти... куда там я собиралась пойти. Не просто так же я сижу перед трюмо: должно быть, я готовлюсь к какому-то значимому событию.
Какая же я глупая, одергиваю я себя. Конечно же, я крашу лицо каждый день, ну как я могла это забыть. Вот мои помады и духи, пудры, туши и прочие средства, при помощи которых женщины преподносят себя толику красивее и интереснее, чем они есть от природы.
С чего же начать? С чего я обычно начинаю? Я вспоминаю, как красилась мама. Сперва тональный крем, потом пудра и румяна... Дальше глаза, брови и, наконец, губы. Завершающим штрихом станут духи, по капле за уши, на шею, и не забыть про запястья.
Мои пальцы порхают над баночками и тюбиками так умело, как если бы они принадлежали знаменитой пианистке, извлекающей дивную мелодию из своего инструмента. Я ничуть не удивляюсь этому, ведь я наношу макияж далеко не в первый раз, как и полагается женщине.
Мое лицо, за исключением тронутых искусственным румянцем скул, приобретает благородную бледность, на контрасте с которой ярко выделяется изгиб широких бровей. Красные губы сами собой растягиваются в улыбке, когда я рассматриваю себя в зеркале, как будто заново поражаясь своей элегантности. Даже волосы не кудрявятся непослушной гривой, а выпрямлены, заново завиты и уложены в локоны.
Когда я успела поработать над прической, не знаю, да и важно ли это, если из зеркала на меня смотрит настоящая леди? Определенно, сегодня я буду блистать.

[Хозяин торжества]

Умело наложенный макияж еще больше подчеркивает твою красоту, а нанесенные на запястье духи оставляют тонкий шлейф приятного запаха в воздухе. Твое священнодействие прерывает вежливый стук в дверь.
- Миледи, ваше место уже готовы. Вы можете спускаться.

[Анна Босворт]

Я вскакиваю на ноги, но тут же одергиваю себя: такой леди, как я, не пристало бегать подобно девчонке. В этот момент мне не кажется важным тот факт, что я понятия не имею, какое событие намереваюсь посетить. Стоит внимания только то, что происходит здесь и сейчас.
Я открываю дверь и выхожу из комнаты.

[Хозяин торжества]

За дверью тебя встречает слуга в богато украшенной ливрее с черным эполетом на правом плече и белым - на левой. Поклонившись, он снимает со стены факел и ведет тебя широкими коридорами. С их стен на тебя глядят портреты: вот бородатый господин в средневековых латах держит на коленях деревянную игрушку-арлекина, вот красивая дама раздает детям сладости, вот некий джентльмен в костюме девятнадцатого века поправляет котелок перед зеркалом, а вот господин Улыбка с роскошной меховой накидкой на плечах позируют художнику, гладя лежащую на коленях обезьянку. Слуга открывает перед тобой тяжелые двустворчатые двери и ты оказываешь на широком театральном балконе, на котором установлен длинный стол, накрытый скатертью. Серебряная посуда блистает от огня многочисленных свечей. Театральный зал внизу наполняют зрители. На огромной деревянной сцене установлен эшафот, рядом с ним стоит корзина. В качестве задников - картонные дома, напоминающие застройку твоего родного города.
- Кушанья сейчас прибудут, а пока прошу насладиться аперитивом, - шепчет тебе слуга, прежде чем удалиться.
Сидящий за столом мужчина в длинном пальто, шляпе и перчатках поворачивается к тебе и коротко кивает.

[Анна Босворт]

Я наморщиваю лоб, пытаясь вспомнить, кем мне приходится господин в пальто. Знакомый, хороший друг - или муж? Я воспринимаю как совершенно естественное, что моя память подводит меня. Вероятно, все вскоре прояснится, а раз так, волноваться не имеет смысла.
Я подхожу к мужчине и опускаюсь в обитое бархатом кресло.

[Anno Memorium Josef]

Было такое чувство, будто я внезапно проснулся посреди какого-то сна, и я не помню содержание этого сна, словно одна реальность мгновенно сменила другую, полностью уничтожив память об этой предыдущей реальности. Я помнил кто я, помнил, что я люблю музыку и что мне нравится осень, но ни одной конкретной осени, ни одной конкретной пьесы вспомнить не мог. Чувств я будто бы не испытывал, и вяло подумал, что меня должно было бы такое состояние напугать.
Я открыл глаза и обнаружил себя в странно знакомом помещении, театре, передо мной был стол, на столе стоял бокал, наполненный вином наполовину, я понял, что пью уже некоторое время.
Чтож, если жизнь дает тебе лимоны, делай лимонад!
Я потянулся к бокалу и замер.
Мои руки. Что с ними.
Я был уверен, что раньше они выглядели по другому. На краю сознания шевельнулась какая-то мысль, воспоминание о прошлом, но как я ни старался на этой мысли сконцентрироваться, как часто бывает, вспомнить не удалось. Что-то было не так. Я выглядел не правильно, был чем-то неправильным.
Монтировщики заканчивали выставлять декорации.
Скоро должно было начаться представление.
Мои путаные мысли прервал звук открывающейся двери - входит девушка.
Я киваю ей и она садится рядом со мной.
Да что же не так с моими руками!
Надо бы представиться.
- Здравствуйте, Анна, меня зовут, - на секунду замираю, осознав, что откуда-то точно знаю её имя, - Йозеф, я Йозеф.
Я смущенно кашляю и пытаюсь собраться с мыслями.

[Хозяин торжества]

Анне Йозеф, человек в пальто, кажется смутно знакомым, но уловить его присутствие в своем прошлом она никак не может. Будто... будто она гость, а он хозяин. Или они случайно столкнулись где-то.
Народ постепенно заполняет зал. Похоже, у вас есть время лишь на несколько реплик, прежде, чем свет погаснет.

[Анна Босворт]

Я упускаю момент, когда следовало поздороваться с Йозефом, погружаясь в раздумья, кто же он такой и откуда я его знаю. Он вызывает у меня легкую растерянность. Кажется, еще чуть-чуть, и лицо Йозефа прояснится на мутном стекле моих воспоминаний, однако мне не удается как следует ухватиться ни за одну мысль.
Пожалуй, все же стоит представиться. Сидеть и молчать вот так невежливо. Чего доброго, Йозеф сочтет меня странной или нелюдимой.
- Босворт, Анна Босворт, - мой голос к концу фразы затихает, когда я понимаю, что называю себя, как ребенок взрослому. - Эм... я рада видеть вас... сегодня... здесь.
Не самое удачное начало знакомства.

[Anno Memorium Josef]

После молчания, длящегося, кажется, целый месяц, я выдавливаю из себя:
- Видеть... Видеть? Вы... Да, я тоже рад видеть вас. Кажется, у меня уже давно не было компании.
Я попытался скрыть беспокойство. Пусть рядом со мной и была только эта девушка, но у меня было чувство, будто тысячи глаз таращатся прямо на меня. Я не узнавал своих рук, потому что они успели состариться с тех пор, как я видел их в последний раз.
- Что вас сюда привело?

[Хозяин торжества]

Пока вы знакомитесь, один за другим гаснут фонари и вскоре освещенными остаются лишь партер и ваш балкон. Актеры, или, быть может, рабочие, начинают выходить на сцену. Они выносят реквизит и декорации: картонные фигуры людей в повседневной одежде и огромный топор - на плечах двух человек. За топором шествует высокий бледный мужчина. Он одет в белые штаны и колпак палача с прорезями для глаз.

[Анна Босворт]

- О, я не знаю, - легко откликаюсь я и перевожу внимание на сцену, где вот-вот начнется представление.
- Топор как будто настоящий, - я говорю скорее себе, чем Йозефу. - Не похоже, чтобы он был сделан из картона, как все остальное.

[Хозяин торжества]

Носильщик кладут топор на пень и палач, будто бы подтверждая подозрения Анны, начинает методичным движением начищать его лезвие. Звук от этого на удивление приятный.
Свет гаснет окончательно. Актеры, одетые средневековыми стражниками, выводят на сцену нового участника действа, пленника с мешком на голове. Парень одет только в видавшие виды рабочие штаны и растительности на его теле можно позавидовать - он будто покрыт шерстью.
Стражник срывает с головы пленника мешок и публика в зале удивленно охает. Свет софитов выделяет резкие, животные черты лица: губы, скривившиеся в оскале, которые обнажает острые зубы, волчьи уши, звериный кожаный нос.

[Anno Memorium Josef]

- О, какой хороший грим, - я оживляюсь, - можно подумать, что это люди, хотя, над главным героем могли бы и получше поработать, кое где видна шерсть. Мне кажется, в том, что хуже всех загримированный зверь одет в рабочую одежду можно увидеть нехороший социальный подтекст.

[Свободный Скаут]

Веревки туго жмут мне запястья. А свет бьет прямо в морду. Ослепляет. Выводит из себя.
Я дергаюсь, пытаюсь освободиться от хватки стражников.
Что происходит? Кто все эти люди? Публичная казнь? Это все происки усача! Знал, что он попытается добраться до меня!
- Засрррранцы! - рычу в лицо пленителям, - Я буду жрррать ваши кости!
Может, рык и клыки испугают? Может, так меня отпустят?

[Анна Босворт]

Вцепившись пальцами в подлокотники, я ерзаю в кресле на скользком бархате. Бедное, бедное животное! Очевидно, что оно не хочет участвовать в представлении, однако его хозяев не волнуют желания неразумного существа. Я на миг задумываюсь о моих цирковых подопечных: слонах, обезьянках, тигренке и остальных. Довольны ли они своей участью? С этой мыслью что-то не так, однако я никак не могу сосредоточиться и обдумать ее как следует. Догадка ускользает от меня, оставляя неприятное ощущение чего-то важного, но забытого.
Зверь на сцене издает жуткий раскатистый рык, и я вздрагиваю всем телом.
- Мне так жаль его, - шепчу я Йозефу.

[Хозяин торжества]

Палач игнорирует рык волкоподобного человека (или человекоподобного волка?). Знаком он велит стражникам поставить пленника на колени и те исполняют приказ. Жертва дергает головой, до крови кусает одного из них, но остальные с силой прижимают голову человека-волка к плахе.
Палач потирает руки и спокойно кладет ладонь на рукоятку топора.
- Дамы и господа! - звучит в зал его приятный и густой бас, - Сегодня перед вами будут разыграны краткие сценки из жизни повседневной, давно забытой и будущей. И наше представление мы откроем ритуальной жертвой. С давних времен люди приносили высшим силам свою собственность, часть урожая и животных, надеясь таким образом отделить кусочек себя и замолить свои грехи дымом жертвенного костра. Мы же присутствуем при казни, то есть жертве не богу, но высшей справедливости, закону. Присутствующее здесь... создание...
Палач простирает свободную руку к рычащему пленнику
-... повинно в отрицании образа человеческого, несоблюдении правил, бунте и нежеланию усваивать уроки. Это существо не было довольно ни ролью благочестивого танцора, ни маской верного пса. Что ж, теперь ему больше некуда будет надевать какую бы то ни было маску.
Палач снисходительно ждет, пока в зале умолкнут стишки.
- И пусть в ваших сердцах справедливость победит трагедию.
Он поворачивается к жертве.
- Последнее слово перед лицом господ и дам?

[Свободный Скаут]

С ужасом оглядываю публику. Они сидят в темном зале, мне не видно лиц. Черная масса. Глухая стена. Неужели никого не волнует, что произойдет? Тут же идет казнь!
- Ррррежете честного человека, - я гордо поднимаю голову и расправляю плечи, - Брррродягу, не заслужившего смерррти. Тиррраны!
Никому не покажу, что ужасно боюсь.

[Anno Memorium Josef]

Я вздрагиваю. Вся эта пьеса выглядит такой реальной. Существо, оказывается, умеет говорить. Интересно, это трюк или грим еще лучше, чем я думал.
Я наклоняюсь к своей собеседнице.
- Очень хорошая актерская игра, вы не находите, Анна? Надеюсь, нам покажут предысторию казни.
Бокалы на столе есть и я ищу взглядом вино. Мне хочется отпраздновать встречу со своими руками.

[Анна Босворт]

Несчастное создание разумно, вдруг понимаю я. Полуволк, так я назвала его про себя, не рычит, нет, он произносит вполне различимые звуки, складывающиеся в слова. Возможен ли настолько реалистичный грим, или перед нами цирковой уродец?
Это так жутко и неожиданно сознавать, что мое тело немеет, и кажется, будто я начинаю заваливаться назад. Я ощущаю это так же ясно, как то, что на самом деле сижу в мягком кресле ложи и со мной ничего не происходит. Мгновение дурноты проходит, оставив после себя легкое головокружение и пустившееся вскачь сердце.
- Ч-что? - шепчу я едва шевелящимися губами.
Замечание Йозефа меня немного успокаивает. Конечно же, я поверила талантливой актерской игре. Никто не собирается взаправду казнить несчастного полуволка.
- Да, это актер, - невпопад заявляю я собеседнику.

[Хозяин торжества]

- Так тому и быть, - Палач делает ленивое движение и парня-полуволка с силой ставят на колени, кладя его голову на плаху. Исполнитель приговора с силой поднимает огромный топор, взмахивает им и начисто отрубает лохматую голову.
Скаут успеть издать короткий, жалобный, пронзительный вой, прежде чем его голова скатывается в заботливо подставленную корзину. Сознание парня темнеет.
Обмякшее тело убирают помощника палача. Крови нет.
Исполнитель казни, кряхтя, отдает топор ассистентам и кратко кланяется публике.
- Вы увидели короткую сценку, нравоучительную и подводящую нас к простому выводу: наши враги пострадают. Цирк был всегда, он странствовал между первых костров первых людей, он колеси по дорогам Рима и зачумленной Европы, он прокладывал себе путь через снега Тибета. И пусть его хозяева меняются, суть остается всегда - есть Та Сторона и есть Цирк. Та Сторона будет, пока живут сказки, и ей всегда будут нужны свежие души, Цирк будет стоять, пока души танцуют на Той Стороне. Так было и так есть. Так установлено Высшими Силами. А мы все - лишь исполнители ролей в этой пьесе. Вот вы...
Палец палача тычет в кого-то в зале:
- Вы, скажем, смешной Арлекин. А вы - грустный Пьеро, вы - его палец перемещается на ваш балкон и Йозефу кажется, что он указывает прямо на него, - Вы тот, кого никто не замечает! А я - всего лишь посланник Смерти.
От этого монолога не по себе. Но, к счастью, на столе действительность бутылка красного вина.

[Anno Memorium Josef]

Перед сценой я наливаю вино себе и своей собеседницей.
А после отворачиваюсь. В цирке я повидал и не такое, но казнь - это уже чересчур. От указания палача вздрагиваю.
- Вроде бы интересная постановка. Но, думаю, я уйду в антракте.

[Анна Босворт]

Голос Йозефа выводит меня из оцепенения, в котором я находилась с того момента, как от тела полуволка отделилась голова. До последнего я ожидала каких-либо театральных ухищрений, призванных дать понять зрителям, что казнь свершилась, вроде алой ленты, символизирующей кровь. Однако все показалось таким... настоящим.
- Постановка ужасна! - с горячностью заявляю я Йозефу. - Он погиб не за какие-то преступления, а только потому, что был врагом цирка. Это же несправедливо!
Я принимаю у Йозефа бокал с вином и разом отпиваю половину. Не помню, чтобы прежде пила вино (но наверняка пила, как и все взрослые), поэтому я не понимаю, должен ли вкус быть таким пресным, или что-то не так с этим сортом.

[Хозяин торжества]

Будто в ответ на твое возмущение палач на сцене говорит:
- Да, такова участь наших врагов... тех, кто замышляет против нас! О, спасибо искусству за то, что оно порой может быть таким прямолинейным!.. Или все же в этой сцене таится двойная мораль и некоторая метафора? Решать тебе, зритель, а мы, меж тем, представляем новую сцену, в которой некие королевы присягнут на верность некоторому императору, но не сойдутся во мнениях и поссорятся. Предательства, война, вероломство, и все это на нашей сцене.
В кругл света выходят две дамы, обе высокие и красивые потусторонней красотой. Одна из них одета в черное платье с кружевами, другая - в белое, строгое и простое. Палач снимает свой колпак и надевает на голову черную корону. Его лицо остается в тени и выражение считать невозможно.
- Мои королевы, ваше царство принадлежит Цирку, - говорит он, - Встаньте на колени и помните, что мне есть дело до всего, что происходит.
Белая дама покорно встает на одно колено, а черная остается стоять.
- Мы обещали служить, но не обещали покоряться!
- Твоя сестра уже решила и я поддержу ее, - говорит коронованный палач, удаляясь со сцены.
Белая дама встает с колен и вместе с черной они начинают кружиться в странном, ломаном, но захватывающем танце. Красные ленты вьются из рук актрис, их движения напоминают выпады фехтовальщиков. В конце концов белая побеждает черную, пленив и связав ее. Статисты в белых одеждах выходят на сцену и накрывают поверженную актрису голубым полотном.
- Наш господин не терпит непослушания, - говорит в зал белая дама, - Он - феодал, он - император, его закон выше родственных уз. И ради этого я готова утопить и собственную сестру.

[Anno Memorium Josef]

- Согласен! - вслед за девушкой я допиваю свое вино и оно, пусть и безвкусное, придает мне решимости, - Анна, мне не нравится этот спектакль. В нем слишком много пропаганды и жестокости, а я этого насмотрелся и в своей...
Здесь я сам себя обрываю на полуслове. Пытаюсь поймать ускользнувшую мысль, но не могу ее вспомнить.
- В общем, я сыт по горло. Давайте уйдем!
Решительно встаю со своего места и подаю Анне руку. Приятно смотреть на свои руки, пусть они и выглядят сейчас как-то странно. Но в чем странность - по прежнему не могу понять.

[Анна Босворт]

Я с благодарностью принимаю руку Йозефа и поднимаюсь с кресла. Куда бы он меня ни повел, все будет лучше, чем сидеть здесь, покорно смотря спектакль.
- Я буду рада уйти.

[Хозяин торжества]

Ваш подъем не остается незамеченным. Актеры прерывают свой спектакль и молча смотрят на вас. Зрители поднимаются с места, вытягивают шеи, пытаясь высмотреть, что же происходит в тени вашего балкона. Все это происходит в мгновенно наступившей тишине.

[Анна Босворт]

Мне кажется, что в ложе стремительно холодеет. По спине пробегают мурашки. Я придвигаюсь поближе к Йозефу и произношу так тихо, как только могу, надеясь, что он меня услышит:
- Все на нас смотрят...

[Anno Memorium Josef]

Я кладу Анне на плечо руку.
- Не могу не согласится. Давайте просто уйдем.
Я осторожно поворачиваю ее к выходу и увожу за собой. Черт! Как неудобно, когда тебя... видят. От этой мысли холод по коже. Ведь раньше же было по другому?

[Хозяин торжества]

Вы без проблем уходите обратно в тёмный коридор... если не считать проблемой гнетущую тишину и давящие взгляды.
Коридор вовсе не такой, как его запомнила Анна. Он весь изодран, испорчен, паркетные дощечки вырваны. Вместо прежних портретов здесь теперь другие: улыбающийся бородатый мужчина в пиратском костюме и с крюком вместо руки, полный человек в котелке и жилетке, из кармана которой торчит губная гармошка, парень со странной прической в кожаной куртке, темноволосая девушка с мечом в руках.
Коридор петляет и извивается и, в конце концов, выводит вас в безлюдное фойе с ярким освещением, которое даже сначала слепит.
Йозеф прикрывается от света рукой и вдруг внезапно вспоминает, кто он такой, чем известен и как оказался здесь.

[Anno Memorium Josef]

Всё происходящее кажется мне глупой шуткой, способной выбить человека из колеи на два месяца.
Я с грустью смотрю на свои руки. Я нашел им разгадку. Там, откуда я пришел и куда мне, видимо, придется вернуться, нет ничего, а там, где я был раньше, их тоже не было.
- Я мертв, - сообщаю я своей случайной знакомой, - Погиб при выполнении задания. Господин Улыбка что-нибудь говорил про меня?